Дуб
Наверно теперь удивятся иные,
что некогда в центре Москвы
привольно стояли дубы вековые
в раскидистой сени листвы.
По скверам, бульварам зелёное племя
на смену пришло молодцам,
и трудно узнать в них то древнее семя,
но есть в них подобье отцам.
А кой-где покуда кряхтят ветераны,
Шумит, не сдаётся сыр-бор,
и чёрные дупла зияют, как раны,
и редок кудрявый убор.
Хожу по Москве, по Тверскому – исправно,
ведь здесь мне особенно люб,
стоит богатырский пра-правнук державно,
знакомый черешчатый дуб.
Он всех удивляет спокойною мощью,
(тот ствол не в единый обхват),
и дремлют веками древесные толщи –
вот богатырям древним брат!
Возможно близнец, или попросту – тёзка
тогда подвернулся Илье
и, вырванный с корнем, прошёлся он хлёстко
и гибель принёс татарве.
Был жёлудь посажен рукою Петровой,
он рос вместе с ростом страны,
и был у России воспитанник новый –
росток невеликой длины.
Он видел – горела Москва под французом,
Был в пламени самом юнец,
Но сгинули «шеры» с награбленным грузом
и ждал их бесславный конец.
Стоял он зимою, летами уж полный,
с заката восстали на ны,
и чёрной метели фашистские волны
разбились в подножьи Москвы.
Тот кряжистый воин на главной границе,
стоит на последнем кольце,
зелёной кольчугой жизнь наша хранится
в иголке, в шкатулке, в яйце.
Пусть новую гибель сулят вражьи вои
напружены кольца годов,
вплоть до сердцевины все слиты с тобою,
в них сила не знавшая ков.
И шумный бульвар хоть становится тесен,
машин беспокоят рои,
не точит жучок, не приблизится плесень,
пока не срубили свои.
Не скальтесь напрасно зубастые пилы,
пусть нечисть ведёт легион
и всех архитекторов двигнутся силы
с проектом, кошмарным, как сон,
всё ж сердце спокойно, покуда святыни
не попраны в сердце Москвы,
горят куполами они золотыми
в раскидистой тени листвы.